Мастерскую Дмитрия Брусникина называли и «самой многообещающей», и «самой востребованной» труппой 2015 года. О преподавании на курсе говорили как об экспериментальной педагогике. С Мастерской работали и работают многие молодые, но уже известные режиссеры. Ее спектакли можно увидеть на самых авангардных площадках Москвы: «Боярские палаты», «Практика», «Театр.doc», Центр им. Мейерхольда, ДК «Трехгорка», завод «Кристалл»… Кажется, уже не осталось ни одного направления современного театра, в котором ребята не попробовали бы свои силы, кроме того они участвуют в перформансах и снимаются в кино. Этот разговор с Дмитрием Брусникиным — очередная попытка понять феномен стремительного взлета его последнего курса и узнать, что ждет зрителей в новом сезоне.
— Дмитрий Владимирович, Мастерская Дмитрия Брусникина стремительно завоевала внимание зрителей, причем не только московских. Есть постоянный интерес прессы, приглашения в телепрограммы. Как и почему театр возник именно из этого курса?
— Не хочу повторяться, потому как часто об этом говорю. И из первого нашего с Романом Козаком курса спокойно можно было делать театр. И это был бы не последний театр в Москве. Но я чем-то другим занимался. У Козака был Театр Пушкина. А главное, я убежден, что театры не возникают по какому-то желанию. Они возникают, когда существует некая потребность. Театр «Современник» возник не потому, что этого захотел Олег Николаевич Ефремов, и «Таганка» — не только потому, что захотел Юрий Петрович Любимов. Или Петр Наумович Фоменко и его Мастерская. Это сложение чего-то. Так сошлись многие-многие звезды. Точно так возник и Художественный театр. Не было бы Антона Павловича Чехова — не было бы Художественного театра.
— На какой результат вы рассчитываете, приглашая к сотрудничеству режиссеров с разной эстетикой и школой?
— Я пытаюсь создать среду для формирования универсальной труппы или универсальных актеров, которых еще никогда и нигде не было, создать экспериментальную площадку. Эти актеры должны будут уметь работать с любым режиссером. Скакать на лошадях, петь, двигаться на высоком уровне. Ну и, конечно, они должны быть мощными драматическими артистами.
Поэтому с ребятами работаю не только я или такие мои бывшие ученики, как Юра Квятковский. Например, уже несколько спектаклей мы сделали с Максимом Диденко. Территория, на которой работает Максим, мало кем осваивается. И потом — такое хорошее взаимопонимание с Галей Солодовниковой. Они нашли друг друга еще на нашей работе «Второе видение», которая до сих пор идет в «Боярских палатах». Юра Квятковский их соединил. Спектакль «Земля», поставленный Диденко в Питере, подтверждает, что это хороший, правильный, взаимообогащающий тандем. Современные хорошие художники и композиторы перестали обслуживать театр. В какой-то момент даже непонятно, кто кого обслуживает. Галя Солодовникова, Маша Трегубова, Полина Бахтина, подтверждают тенденцию самостоятельности современных художников. Ксюша Перетрухина иногда дает такой сильный образ спектаклю, что все актерские и режиссерские решения, которые были до этого, — все теряется. Иногда я вспоминаю только ее художественные предложения. Например, в МХТ идет «Сказка о том, что мы можем, а чего нет» Марата Гацалова. Там есть фантастический прием, когда вы сидите в замкнутом пространстве комнаты на Малой сцене, а потом гаснет свет и сценограф Перетрухина убирает стены. Стены улетают в небо, и ты оказываешься в космосе. И это сделано художником так мощно, так драматично, так сильно. Правда, в основном, такое делает женский пол…
У меня демократия — кто когда хочет, тогда и приходит. Времени на построение дисциплины на курсе не хватает. Я сам малодисциплинированный человек. А Максим Диденко умеет жестко построить правильную рабочую атмосферу — не философскую, а конкретную. И в этот период студентам нужен был как раз такой человек, который встряхнет и не пустит на занятия, если они опоздают на 22 секунды. И они будут приходить подготовленными внутренне, в чистый пол. Нужна была такая муштра.
Первоначально, когда мы встретились на «Втором видении», было понятно, что у Максима было накоплено такое самоощущение, что ему необходим некий механизм, некий коллектив, с которым можно этими идеями поделиться, который бы их принял. Диденко — человек солнечный. И посмотрите, какая у него сейчас плотность мысли. Это же бывает иногда, такова природа человека. Потом, возможно, нужно будет замолчать и слушать себя. Это очень трудно. Наше взаимодействие будет продолжаться дальше. В Мастерской он делает проект, который мы покажем не раньше ноября. Это Пелевин, «Чапаев и пустота».
— Как-то вы обмолвились, что хотите создать 21 моноспектакль с актерами Мастерской и разными режиссерами. Что-то уже удалось?
— В Летней школе СТД кукольник Женя Ибрагимов делал с Мишей Плутахиным «Дон Кихота». Марина Брусникина сделает спектакль с Лешей Мартыновым «Учитель словесности» — это была уникальная работа по сценической речи на дипломе. Ее необходимо сохранить. Мы не ограничиваемся каким-то временным периодом. Сколько жизни хватит, столько и будем делать. Сначала я хотел, чтобы это произошло в течение года, но понял, что невозможно — слишком большая ответственность найти составляющие «я и материал». Каждый из членов труппы попробовал огромное количество вариантов.
— Это будет репертуарный проект?
— Да. Но формат не ограничен. Может быть и отдельный моноспектакль, и спектакль, состоящий из нескольких монологов. Пять—шесть работ уже делаются, будем смотреть результат. В наших спектаклях занята практически вся Мастерская. А здесь мы ищем возможность крайне индивидуального проявления. Поиск и развитие индивидуальности каждого актера.
— Сейчас у вас продолжаются репетиции по повести Вольтера «Кандид». Прошел показ эскиза спектакля. Как вы для себя отвечаете на вопросы, поставленные в повести? Все к лучшему? Нужно возделывать сад?
— Ну, свой сад, конечно, нужно возделывать. Это мы и пытаемся делать с моими учениками, теперь коллегами. Режиссер этого спектакля Лиза Бондарь. Она молодой оперный режиссер. Это ее первая работа в Мастерской. Родионов и Троепольская — драматурги, которые раньше написали нам пьесу «Сван». Спектакль по ней поставил Юрий Квятковский в Центре Мейерхольда. Им же мы сделали заказ на поэтическую версию «Кандида». В этом проекте участвует еще Британская высшая школа дизайна, которой руководят Галя Солодовникова и Полина Бахтина. В работе участвуют и их студенты. У каждого из художников есть своя глава. Композитором приглашен Андрей Бесогонов. На мой взгляд, он написал замечательную музыку. Получилась такая территория эксперимента. Я собираю людей, которые мне интересны, и объединяю их какой-то одной идеей. Так мы возделываем свой сад.
А отвечая на вопрос «все к лучшему?», я хочу посмотреть, что в этом контексте предложит это поколение. Когда я говорю «все к лучшему», то в этом сквозит моя абсолютная ирония. Будет ли в их ответе надежда, или это будет полная ирония, или это «черный квадрат» Малевича? Посмотрим, что из этого получится. Это та реакция, которая произойдет из их столкновения с этой темой.
— Как актер и как режиссер вы довольно часто взаимодействовали с классическим репертуаром. Особенно с пьесами Чехова. Есть ли в планах Мастерской обращение к ним?
— Я не знаю, как делать Чехова сейчас… Раньше знал. Надеюсь, что нахожусь в поиске. Например, на занятиях с группой американских граждан я занимался «Тремя сестрами» Чехова. Американцы приехали всего на две недели и попросили заняться с ними актерским тренингом на классическом материале. Я взял Чехова, чтобы позадавать вопросы себе и им. В Летней школе СТД я сделал работу «Три сестры. Третий акт». Не потому, что нет времени на четыре акта, а чтобы в этом разобраться. Пробовать, экспериментировать.
Лет 10 назад мне казалось, что я один из ведущих специалистов по Чехову. Снимал фильм, ставил, почти всего переиграл… Мне казалось, что мы с ним очень дружны. Что он мой собеседник, коллега, друг. Что даже я могу ему что-то посоветовать. И вдруг время изменилось, и я потерял этот диалог. Нужно все менять. Искать. Я участвую в проекте «Инклюзивный театр». Это Мастерская совместно с театром «Со-единение». На форуме в Санкт-Петербурге, а потом в Мелихово и в Ясной Поляне был показан эскиз по «Чайке». Чехов есть — нужно найти язык, способ трансляции. Работа в этом проекте, в том числе — поиск языка.
— Есть ли у вас чувство дистанции между вами и студентами?
— Конечно, есть. Дистанция в моем опыте, в моих годах. Но, разумеется, это процесс взаимопроникновения. Я пытаюсь услышать то, что они слышат, их содержание. Почему что-то вдруг становится важным? А когда я им говорю, что было тогда для меня важным или важно сейчас, то это соединяется. Есть вещи общечеловеческие, а не только поколенческие.
— В одном из интервью вы сказали, что театр для вас кафедра. А кафедра ли театр для ваших актеров и приглашенных режиссеров? Как вы это ощущаете?
— Театр — всегда кафедра. Любое высказывание — уже гражданское, если оно честное. Театр ведь такая история, которая происходит здесь и сейчас. Вы же каким-то образом чувствуете, когда театр современный и нужный. Если вам нужен музей, то вы пойдете в музей. А в театр вы идете, чтобы слушать время. Театр в секунду превращается в музей. Много театров, которые существуют по инерции. Думают, что сохраняют традиции. Не может быть традиционного театра. Театр может быть только современным. Это не значит, что он должен разговаривать ультрасовременным языком, он может разговаривать языком классики, но говорить про сегодняшний день.
Петербургский театральный журнал
22 августа 2016
Источник: Петербургский театральный журнал