Site Overlay

Максим ИСАЕВ: «Минусы можно превратить в плюсы»

– Ваши с Павлом Семченко рисунки, на мой взгляд, очень похожи. Особенно бросается в глаза то, что у всех персонажей пальцев на руках гораздо больше пяти.

– Мне кажется, чем больше, тем симпатичнее. У нас есть образы, которые переходят от меня к нему или от него ко мне. Концепции за этим нет. За нами вообще нет концепции.

– Сейчас заметен рост интереса к фигуре Бориса Понизовского. Можете что-то рассказать о своем учителе, об этом времени?

– Перестройка, несомненно, сильно повлияла на всех нас. Хотя, и до этого я крутился в какой-то диссидентской нонконформистской среде, у Бори она еще больше сгустилась, вокруг все варилось, бурлило.

Боря не был заточен на реализацию вообще. Наш театр, собственно, и возник из-за этого. Практика всегда давалась ему через силу, а теоретизирование лилось, как Ниагарский водопад. Боря – монстр, его харизма торчала изо всех щелей. Боря же существовал без ног и вынужден был все время сидеть. У него имелась легкая неразборчивость, ему были интересны все приходившие к нему люди. Некоторые этим пользовались, подталкивали Борю решать их театральные задачи. Вокруг Понизовского литераторов разных крутилось в сто раз больше, чем театральных людей. Все более-менее известные писатели, поэты и художники бывали у него. Но свою жизненную стратегию он воплощал через театр.

Боря не просто повлиял на нас с Пашей, он нас сформировал, мы и сейчас развиваем его идеи. Например, ту, что и актер, и зритель – авторы спектакля. Или идею использования предмета как маски. Но все это было так давно! Надеюсь, теперь мы и своим обросли. Нам с Пашей не интересно трясти старыми одеялами, нам важно новый контент производить. Мне кажется, мы достаточно повлияли на мировой театр, чтобы нас не забыли. Заботиться об этом нет смысла.

– А вот с этого места поподробнее, пожалуйста.

– Во-первых, мы ввели в театральный язык низкие материалы. Все театры теперь пользуются супердешевым полиэтиленом. Кто его видел в театре до того, как мы его начали использовать 30 лет назад? В России точно никто. И огромное количество вещей, ставших приемлемыми в театральном языке. Например, когда мы записываем на телефон (а раньше на аудиокассету) список действий и слова. А потом вставляешь наушники и просто выполняешь то, что сам себе наговорил. Не нужно учить огромную партитуру или километры текста на любом языке. Мы первые в Питере ввели видео в спектакль. То, что сейчас называется мэппинг, тогда мы пытались создавать в домашних условиях. Чтобы добиться картинки, нужно было несколько часов юстировать, отверточкой сводить три линзы в одну, кошмар! Были перформансы, когда мы через кинопроектор проецировали на лицо отснятое лицо этого же человека. Брали напрокат 10-15 проекторов и делали инсталляции. Например, соорудили во дворе, в воздухе, вращающуюся фигуру: снимали отдельно голову, руки и так далее, а потом все это собирали воедино с помощью нескольких проекторов. Я и сейчас не припомню, чтобы где-то видел такое.

– А какой был самый первый ваш перформанс?

– Первый опыт был, когда мы еще не осознавали себя творческой единицей. Это было в 1986 году в Александровском парке. Тогда даже Паша еще из армии не пришел. Мы делали перформанс с молодыми ребятами, крутившимися вокруг Бори. Взяли у Понизовского дореволюционный платяной шкаф, разобрали и вывезли в парк; кажется, был день города. Там собрали этот шкаф и разрешали всем желающим постоять в нем в одиночестве. Люди выходили и получали кусочек сахара. Сахар был в дефиците, и ход был придуман для привлечения народа. Образовалась очередь – все очень хотели постоять в шкафу! Если бы ни одного человека не нашлось, мы бы и сами там постояли.

– Как происходил поиск своей маски?

– Примерно в 86-м году, мы снимали маски со всех людей, к нам заглядывавших. А потом эти маски делали из папье-маше и составляли коллажи, включали в инсталляции. Они не для театра предназначались, скорее такие декоративные объекты, хотя Боря сделал с ними несколько симпатичных этюдов.

– Глаза и рот прорезали?

– Глаза да, а рот нет. Я там делал такой резиновый загубник, чтобы держать маску зубами. Соответственно, говорить было невозможно. АХЕ сейчас с масками не работает, но бывает, что используем на короткое время в перформансе. Постоянно только рисуем гримом белый квадрат на лице. Мы же не актеры, а художники, нам нужна какая-то защита. Маска – самая прекрасная защита. По молодости мы придумывали безумное количество фигни. Керамические одежды, например, или деревянные. Потом у меня была стойкая идея, она у меня и сейчас бродит: все, к чему прикасается художник, превращается в произведение искусства.

– Насколько велика импровизационная составляющая в ваших спектаклях и перформансах?

– Минимальна. Каждую секунду мы знаем, что и зачем делаем. Другое дело – как мы это делаем. Можно пару минут позависать, но потом идти дальше. Когда мы готовим перформансы, то не можем все то, что должно на показе перед публикой пролиться, загореться и проч., лить на себя, поджигать, резать. Мы это задумываем, но заранее не проверяем.

– Случались ли ситуации, когда нужно выкручиваться во время действия?

– Постоянно. Что-то порой идет наперекосяк. Сейчас мы уже обрели довольно большую техническую грамотность. Поначалу процентов 60 придуманного не срабатывало. Но это входит в нашу специфику. Поправили – сработало. Нам важно доделать то, что задумано. Невозможно выкинуть середину или кусок. Внутри имеется логика, которая может реализовываться через пространство, свет, фактуру. Иногда выходит длиннее не на минуту, а на час. Ну да, у нас такой театр.

– А бывает непробиваемый зритель?

– Иногда зритель принципиально ожидает чего-то иного. В Ницце, например, на Чехова (перформанс “Чехов Двенадцать Чайка”) пришли бабушки чуть ли не первой волны эмиграции в бриллиантах. С Сологубом вместе на трамвае ездили. А мы им показываем такой трэш.

– Сколько времени требуется для подготовки спектакля?

– Сколько есть, столько и нужно. Есть десять минут, значит можно за десять минут, а есть год – можно за год.

– Вам интересно играть спектакль, например, в течение пяти лет?

– “Пух и прах” и “Белую кабину” мы двадцать пять лет прекрасно играем. С каждым годом все увлекательнее и увлекательнее.

– У вас появились последователи?

– Мы периодически проводим воркшопы, мастер-классы. Иногда очень длительные: две недели, месяц. Дважды проходили продолжительные воркшопы в Мексике – по месяцу. Одна из студенток потом приехала еще на месячный воркшоп в Прагу. Сейчас она делает спектакли – явное продолжение АХЕ.

– Вернемся к началу нашего разговора. Похоже, что у АХЕ все же существует концепция, и не только для каждого отдельного перформанса.

– Не всеми замеченная особенность АХЕ именно в концептуализме. Детали зависят от обстоятельств. Ни в коем случае не станем участвовать в событиях, прославляющих власть, РПЦ или любую религию. Я воинствующий атеист, всегда буду продавливать в АХЕ свои идеи. Раньше я был агностиком, но это неуверенность и слабость. Хочется сделать хип-хоп-рэп оперу – в тексте я бы обосновал тезисы своего виртуального тоталитарного государства.

– Какое время наиболее интересно?

– Любое, когда что-то создается. У меня нет внутренней связи с какой-то определенной эпохой. Мне старое кино не нравится, а нравятся старые открытки и старая живопись. Джотто, например. Для меня самое интересное время то, в котором ты сейчас находишься.

– У Максима Исаева имеются индивидуальные планы?

– Задуман живописный цикл, но это – когда дойдут руки. В плане – начать прямо завтра. Ну ладно, не завтра. Нужно еще кое-что доделать. И вот каждый раз так.

– И Павел задумал цикл.

– Так мы же влияем друг на друга, естественно.

– Ну и самый оригинальный вопрос. Какие планы на будущее?

– Мы сейчас дружим с музеем Стрит-Арта, он находится на территории действующего завода слоистых пластиков. Они строят нам маленький театрик. Далеко, конечно, но я на велике туда езжу. Пока они готовы создавать именно то, что мы хотим. Это сложное помещение – всего шесть метров в ширину. Но минусы можно превратить в плюсы. Если все воплотится, что планируется, то там будет круто. Вплоть до того, что делаются наклон и гидроизоляция пола. Реально хорошая площадка.

«Экран и сцена»
№ 1 за 2017 год
Источник: Экран и сцена